Минск, Багратиона, 30. Богослужение: воскресение – 11:00, вторник – 19:00.

Война. Израиль. Церковь

И помни весь путь, которым вел тебя Господь…
Второзаконие 8:2

Сегодня «старый новый год» — последний год второго тысячелетия от рождения Христа Спасителя.

Иногда небудничные даты воскрешают в памяти «дела давно минувших дней». Этим и вызвано моё решение продолжить размышления о Церкви Божией ХХ столетия. Мои размышления не богословские выкладки, а всего лишь воспоминание о прожитом, которое связано с историей поместной церкви города Пружаны.

Страшная вторая мировая война, для меня, как и многих, началась неожиданно.

Конец августа. Как хорошо в родном доме! Как хорошо на лоне почти девственной природы прошли каникулы! Завтра опять занятия в гимназии. Последний раз спал на душистом сене. Утром умылся во дворе из рукомойника. Царила тишина. Мною овладело невыразимое сладко-тоскливое предчувствие осени. В небе прокурлыкали журавли.

Невольно вспомнил заданное на каникулы стихотворение польского поэта Юлиана Тувима:

Nad szerokim, pustym polem zurawie leciaty,
Z tym szerokim, pustym polem smutnie sie rzegnaty…
(Над широким пустым полем журавли летели,
С тем широким пустым полем грустно раставались…)

А ведь недавно в этой глуши кипела жизнь, шумела детвора. Две девочки из христианского приюта под Варшавой проводили вместе с нами каникулы.

Днём все трудились, а тёплыми июльскими вечерами собирались «под хатой». В сумерках вместо птиц начинали порхать «нетопыри»— летучие мыши. Столичные девочки их боялись. Мы утверждали, что если повязать белый платок, то мыши будут садиться на голову, и пытались набросить на головы девочкам платочки. Были крик, смех, суматоха.

Управившись по хозяйству, папа с мамой присоединялись к нам. Мы, устав от игры, переходили к песням. Кто-то начинал: «Знаешь ли ты, сколько ясных звёзд сияет в небесах?» Все подхватывали, и песня от опушки леса эхом уносилась вдаль. В радиусе полкилометра справа и слева были соседи. Обычно, заслышав пение, сверстники прибегали к нам. Папа не упускал возможности рассказать что-либо из Библии. Внутренне я обычно возмущался, что папа всё время проповедует и поучает нас.

— Мне всё это уже давно известно, — про себя говорил я. Однако соседские дети слушали с интересом и я был доволен, гордясь своим отцом.

Уже серп луны поднимался над лесом. Трава вокруг начинала покрываться мелкими росинками, которые с восходом солнца, превратившись в крупные капли, заиграют «зайчиками», преломляясь в мириады солнечных лучиков.

Божественная красота природы гармонировала с внутренними чувствами и мыслями. В такой обстановке самая сильная проповедь, влияющая на души, — сама природа. В лесу, словно перекликаясь с нами, выводили свои трели дрозды и соловьи. Над «пастовником» — лужайкой в низине — лежало молочное облачко тумана.

Много лет спустя, когда во время богослужения наш хор исполнял псалом, в котором дуэт пел:

Как прекрасна природа.
Бог всё сотворил.
Красотою небесной
всё Он озарил, —

мне приходили на память те вечера на хуторе Плянта.

Нам не хотелось расходиться, но расходиться приходилось после слов папы:

— Пора на отдых!

И мы, снова смеясь и шутя, отправлялись на сеновал. Ещё долго не хотелось спать. Играли на сене, перестилали постели, выходили «на двор».

Утром нас будила мама. Не хотелось вставать, но мама была настойчива. И вот мы умываемся, брызгаем друг на дружку водой, убегаем друг от друга.

Время завтрака. Папа по установленному порядку открывал Библию и читал обычно какой-либо из псалмов, например: «Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его», — затем мы пели: «От сна восставши пред Тобой, Творец мой, предстою». За столом разговоры и смех пресекались.

Позавтракав, после второй благодарственной молитвы, мы снова были на природе. Как хорошо было!

Раньше других детей уехали девочки. Еще накануне папа отвёз их на станцию и они были уже в Варшаве.

Вот я умываясь, вспоминаю их. Старшая разбитная столичная девчонка часто шутила надо мной, «полешуком», шутила безобидно. Я отвечал ей тем же.

Теперь, расставшись, скучал и думал о них, но больше о другой, меньшей девочке. Может быть это было началом чувства, которое после назовётся любовью?… Мне было 14 лет.

Советская власть

1 сентября 1939 года. Воскресение. Германия напала на Польшу. Объявлена война. Богослужение в молитвенном доме проходило как обычно. После собрания стали говорить, что немец разбомбил Варшаву. Пресвитер Пуховский задумчиво произнёс:

— Что нас ждёт впереди?

Однако война к нам практически ещё не пришла. Никто не видел польского войска, не появились и немецкие солдаты, но школа не работала. Лишь 17 сентября мир узнал о выступлении Красной Армии. Через два дня эта армия была уже в городе Пружаны.

Число войска, выражаясь словами Библии, было «тьмы тем». В городе и вокруг него машины, пушки, танки, и солдаты, солдаты, солдаты.

Народ ликовал. На дорогах выставляли празднично накрытые столы с хлебом-солью. Официальные встречи, крепкие объятья, речи. Девушки преподносили солдатам цветы, целовали их.

Сразу же начались самовольные расправы «активистов» с «осадниками» (поляками с запада Польши, получившими после первой мировой войны наделы земли на «кресах») и прочими «врагами народа». Несколько дней беспорядка, анархии и убийств.

Красная Армия дошла до Буга и остановилась.

Две чудовищно мощные силы, две вражеские армии, готовые к смертельной схватке, расположились на противоположных берегах реки. Фашизм и коммунизм сблизились на расстояние вытянутой руки. Два диктатора полюбовно разделили добычу, в результате чего Польша перестала существовать как независимое государство.

Гитлер и Сталин. Кто они, эти «два зверя», рьяно попирающие всё под ноги свои? Два непримиримых супостата или два друга ?

— Два сапога пара, — говорила наша бабушка, называвшая райисполком рай-ис-колком.

Брест-над-Бугом кишел народом. Тысячи и тысячи беженцев осаждали поезда, уходящие на запад. Большевиков боялись многие. Наш старший друг, помощник пресвитера, брат Гордеев тоже решил уехать. Пресвитер Пуховский упал духом.

Неожиданно поток беженцев был остановлен. Граница закрылась «на замок». Западная Белоруссия официально влилась в «Союз нерушимый республик свободных». Теперь на присоединённых землях предстояло навести социалистический порядок. Люди с опаской говорили, что в городе появилось НКВД. Эта аббревиатура тогда ничего мне не говорила, впоследствии же два слова «энкавэдист» и «эсэсовец» ассоциировались в уме как нечто общее, зловещее.

Вскоре НКВД наведал пресвитера Пуховского и потребовал ключи от молитвенного дома. Пастор повиновался властям. Вывеска с надписью на польском языке «Дом молитвы общины евангельских христиан-баптистов» исчезла. Вместо неё на красном полотнище я прочитал: «ОСОАВИАХИМ». Нас, школьников, приводили сюда и учили, как пользоваться противогазом во время войны. Знакомые с малых лет и, я бы сказал, родные стены стали чужими. На месте библейских текстов висели антирелигиозные плакаты. На стене, где я некогда впервые самостоятельно прочитал: «Бог есть Любовь», — теперь было начертано: «Слава великому Сталину». А ведь ещё недавно, нынешним летом, здесь проходил съезд представителей многих церквей Польши. Были гости из-за границы, пел сводный мужской хор, и я вместе со взрослыми уверенно исполнял свою партию.

Теперь верующие вынуждены были собираться в частном доме, предоставленном членом церкви, сапожником-инвалидом. Власти пока нас не трогали, хотя было известно, что верующие в Советском Союзе жестоко преследуются. У посещающих богослужение возникали противоречивые чувства: первое — отрадное, ибо сказано: «…если ходим во свете, подобно как Он во свете, то имеем общение друг с другом и Кровь Иисуса Христа, Сына Его, очищает нас от всякого греха» (1 Ин. 1:7); второе чувство — чувство страха, ведь все подвергали себя опасности.

Особенно осторожничал хозяин дома. Выражение его лица беспокойством отражалось в сердцах верующих. Он садился всегда впереди вместе с говорящими Слово. Больше всех поражен страхом был пресвитер церкви. Он не появлялся на богослужениях. Проводить собрания приходилось диакону, моему отцу, который, как и прежде, добирался в город за 12 километров лошадкой. Здесь уместно было бы осудить пресвитера, ибо сказано: «…поражу пастыря и рассеются овцы стада». Однако, как мне сегодня кажется, прежде чем это сделать, следовало бы вспомнить апостола Петра. Помните, как он отрекся от Христа? Что же сказал Христос Петру? «…но Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя; и ты некогда, обратившись, утверди братьев твоих» (Лк. 22, 32).

«Поражённого» пастыря Пуховского Бог не отверг, и страх человеческий вскоре заменил страхом Господним. Ещё во время войны, ободрившись, продолжил он пресвитерское служение. Проповеди последних лет его жизни производили особое влияние на слушателей. Молчаливый в кругу друзей, несмелый, тщедушный брат Пуховский становился неузнаваемым, проповедуя Христа распятого. Он говорил «как власть имеющий». Непостижимая уху сила сходила в этот момент на проповедника и передавалась через него слушающим Слово Божие.

А тогда, в первые дни установления советской (я бы назвал атеистической) власти, «малое стадо» уменьшалось ещё и потому, что перед войной в СССР вместо семидневной недели была введена «пятидневка». На предприятиях, в учреждениях и учебных заведениях каждый пятый день календаря был выходным, воскресный же день обычно был рабочим.

Занятия в школе начались сразу же после прихода советских войск. Нас, гимназистов (и всех школьников), перевели на два класса ниже, и я оказался в 6 классе советской школы. Педагоги, знающие русский язык, приступили к занятиям без новой программы. Учительница, дочь священника, начала преподавать русский язык по дореволюционному учебнику и задала выучить стихотворение «Поры года». Помню его начало:

В январе мороз трескучий
И валился снег сыпучий.
В феврале у нас в конце
Засверкало ярче солнце.
В марте лёд с реки возили
И сосульки слёзы лили…

Вскоре появились советские педагоги и учебники. Прежняя учительница русского языка и ещё один сын священника перестали работать в школе. Новая учительница велела выучить стихотворение о Сталине.

Мне нравилось учиться в советской школе. У меня появились новые друзья, дети советских офицеров. И я впервые в своей жизни радостно бежал на занятия. Вначале о Боге, о религии в классе ничего не говорили. Я не ощущал страха за свои убеждения. В гимназии при Польше было иначе. Кроме того, что польские националисты (в том числе и школьники) высокомерно вели себя по отношению к белорусам, меня же ещё считали «сектантом». Однажды учитель на уроке назвал меня баптистом.

— А кто такие баптисты? — спросил кто-то из учащихся.

— Это те, кто, споткнувшись, разобьёт себе лоб, а поднявшись, скажет: «Такова обо мне воля Божия», — сострил «пан профессор», как принято было называть в гимназии педагогов. В классе поднялся смех.

…Но вот на очередное воскресное богослужение не пришёл никто из проповедников. За столом сидел один хозяин дома. Ноги у него были короткие и скрючены, руки нормальные, голова большая с короткой стрижкой, о такой говорят «умная голова». Он внимательно рассматривал пришедших на собрание.

Верующие в тиши молитвенно обращались к Богу, и вот встал один молодой брат и подошёл к столу. Мы, подростки, звали его «старый кавалер». Он дружил с нами, и мы любили его. У него не было музыкального слуха, но он очень любил петь, хотя исполнял любую мелодию на один лад — «баском».

— Ты, брат, поёшь душой, — шутили мы.

Этот христианин раскрыл Библию, прочитал из Евангелия от Матфея стихи 13, 14, 16 из пятой главы: — «Вы — соль земли… Вы — свет мира… Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославили Отца вашего Небесного», — и сел на своё место. И я увидел этого человека иным, чем прежде. Он оказался смелым. Эта смелость передалась и нам, что и подтвердилось последующими годами. Таких язычники бросали на растерзание зверям, инквизиция сжигала на кострах, атеисты уничтожали в концлагерях. Такие «верою побеждали царства, творили правду, получали обетования, заграждали уста львов <…> другие испытали поругания, побои, а также узы и темницу» (Евр. 11:33, 36).

Потом мы все пели:

Услышь мольбу и вздох души моей,
Хочу Тебя, мой Бог, любить ещё сильней.
Хочу любить огнём любви святой;
Всем сердцем и умом и всей душой.

Было благословенное собрание. Возможно, тогда впервые стал я задумываться над такими словами Библии: «И вот, ты для них — как забавный певец с приятным голосом и хорошо играющий…» (Иез. 33:32); или «…буду петь духом, буду петь и умом»(1 Кор. 14:15).

Да, можно любить, можно и петь «всем сердцем и умом и всей душой».

Приближалось Рождество. Мы приготовили праздничную программу и по старинке решили навестить верующих в деревне Карпеши. Последняя подобная поездка состоялась в августе, перед самой войной; тогда мы ехали на велосипедах, с музыкальными инструментами за плечами. Во время нашего путешествия ночевали в Слониме у пресвитера Д. Ясько. Заочно я уже знал хозяина дома как поэта; учил его стихотворение о мальчике, который, прячась, закуривал папироску и сжёг сарай с сеном. В памяти осталось, как мальчик стал «постепенно, понемножку красть, обманывать, курить…»

Не знал никто тогда, какую сложную и трудную судьбу пошлёт Бог этому поэту.

Полвека спустя мне в руки попала атеистическая книжица, обливающая грязью поэта, издателя христианской литературы, пастора, белоруса Данилу Ясько, живущего в Нью-Йорке и вещающего благую весть о Христе по радио на родную Беларусь (ещё и в 90-е годы не прекращалась его деятельность на этом поприще).

Он испытал пытки немецких фашистов, преследования и страдания, причинённые безбожной властью Советов ему и его семье, но не прекращал труд во имя Господа во всякое время и на всяком месте.

Кто бы нарисовал правдивую картину жизни поэта Даниила Ясько?

А тогда две девочки Ясько хотели присоединиться к нашей компании, чтобы вместе поехать на общение в деревню Лохозва.

На обратном пути расположились в лесу на отдых. Подкрепляясь гостинцами, которыми снабдила нас церковь, мы размечтались.

— Не плохо прошёл съезд, — заметил кто-то.

— Если учесть, что там была смесь евангельских христиан и христиан веры евангельской, то даже очень хорошо, — играя словами, добавил я.

— Нам следует почаще совершать такие поездки, — сказал брат Гордеев.

— Особенно если жать на педали 130 км в одну, затем в обратную сторону, — с притворной обидой сказал я.

— А ты крути только в одну сторону, — смеялись девочки.

— Не всегда велосипед будет единственным видом транспорта, — загадочно произнёс Гордеев. — Церковь приобретёт автомобиль. Будем разъезжать по сёлам и городам всей Польши.

Всем идея очень понравилась. Уже стали обсуждать, как кузов машины используем под сцену. Представляли, как брат Гордеев затронет проповедью сердца грешников, как мы стройным пением будем славить Господа: у нас ведь хорошие голоса, есть музыканты и много энтузиазма. Мечты, мечты…

Сфотографировавшись на память, мы сели на велосипеды и с Богом — в путь-дорогу.

Это было тогда («тогда» — так выражались мы, имея в виду жизнь при Польше).

Теперь решено было ехать в деревню Карпеши поездом до станции Берёза, затем идти пешком километров 7-8.

Незабываемый морозный вечер второго дня Рождества. Мы бодро шагали от станции по скрипучему снегу. Полная луна светила ярко, у нас было праздничное настроение, хотелось петь.

— Давайте сделаем последнюю спевку, — предложил ведущий. Я стал подыгрывать на гитаре. На краю деревни нас встретили знакомые сёстры.

— Возвращайтесь быстренько обратно; в деревню приехала милиция, спрашивает, кто здесь из Пружан, — вполголоса испуганно поведали нам сёстры.

Обратный путь показался длинным, от усталости я вспотел. Возможно, мне тяжелее всех, чем другим: я ведь был меньше всех.

После просочилась весть о том, что накануне Рождества в сельсовет в деревню Карпеши приезжало районное начальство. Среди них был инвалид со скрюченными ногами.

Подозрение подтвердилось не сразу. «Не пойман, не вор», — гласит пословица, а поймать секретного сотрудника практически невозможно.

С приходом советской власти церкви оказались в изоляции. Если до войны через многочисленные журналы мы знали, как распространяется благая весть по всему миру, как живут и трудятся верующие в Польше и за её пределами, знали даже, что происходит с нашими братьями за «железным занавесом», то теперь всё стало по-иному. В средствах массовой информации атеизм и антирелигиозная пропаганда были одной из главных тем. Конкретно, однако, о положении церкви не говорилось ничего. Советскую волну жадно ловили радиослушатели по всему миру и знали, что только в СССР конституция гарантирует настоящую свободу совести.

В Западную Беларусь приезжал какой-то академик из Москвы и делал доклады, как в буржуазной Польше «дурманили» народ всевозможные секты. При этом он демонстрировал на экране снимки, в которых показывалось, как некий Мурашка на Пинщине, выдавая себя за Христа, брал кровь жены и ею причащал своих последователей. К таким последователям причислял академик и нас.

Спустя почти год получили первые сведения о верующих в Советском Союзе.

В один из выходных дней к нам постучался советский офицер.

— Здесь живёт Пуховский Иосиф? (Мы тогда жили у Пуховского на квартире.)

— Здесь. А вы что хотели от него? — с подозрением спросила моя сестра. Он заулыбался и ответил:

— Не бойтесь. Я верующий, по лицу вижу, что и вы тоже.

Офицер-медик был родом с Украины. В Кировограде и Днепропетровске у него родня. Все верующие. Оказывается, Церковь — этот «столп и утверждение истины» — не могут поколебать никакие силы ада.

— Несмотря на преследования и аресты, мы не исчезли, — сказал брат-офицер и прочитал стих 22 из 3 главы книги «Плач Иеремии».

Он пел нам песни, сочинённые в гонимой церкви. Одна из них начиналась такими словами:

Отчего меня мучит тревога и душа так тоскует, болит?

Неужели Спаситель не знает, почему моё сердце стучит?

Вспоминая теперь и анализируя текст, нахожу, что он не высокого художественного уровня. Но тем не менее, эти стихи и простая, безыскусная мелодия песни довольно точно передавали суть самой жизни и настроения верующих СССР того периода. Они теряли уверенность в том, что «пошлёт Бог время лучшее, рассеет тучи грозные».

Верующие же в нашем крае считали атеизм недолговечным. Братья, исследуя Слово Божие, приходили к выводу, что на Россию Бог изольёт ещё благодать в обильной мере и многие грешники примут Христа как своего личного Спасителя.

1940 год. Каждое утро Пуховский ходит в киоск и покупает «Правду». Газета подробно и с явной симпатией извещает о том, как немецкая авиация сбрасывает тысячи бомб на Лондон, как Германия без сопротивления оккупировала Бельгию, Данию, Голландию. Фашистский вермахт с лёгкостью мифического великана «перешагнул» хорошо укреплённую оборонительную линию Мажино и занял половину Франции. Гитлер создавал «Великую Германию» и «чистую арийскую расу».

Мы же пока жили мирно. Никогда ни до, ни после не наблюдал я таких многолюдных гуляний-шествий взад-вперёд по тротуарам нашего города. Какое-то чувство коллективизма захлестнуло народ. Млад и стар выходили вечерами из домов, чтобы «на других посмотреть и себя показать». Или что-то другое вело народ на улицу? В людском потоке заглушался тревожный вопрос, беспокоивший каждого: «Что нас ждёт впереди?» Этого не знал никто.

В школе распевали «Катюшу», «Тучи над городом стали, в воздухе пахнет грозой». Из громкоговорителя на городской площади разносилось:

Если завтра война, если завтра в поход,
Будь сегодня к походу готов…

Или:

Весь мир насилья мы разрушим
до основанья, а затем…

Затем, разумеется, победа коммунизма, т.е. создание рая на земле. В это верили многие. В пропаганде коммунистических идей и прославлении Сталина главенствующая роль принадлежала евреям. В нашем городе их было очень много. Весенними утрами, идя в школу мимо еврейских домов, я наблюдал, как евреи, сидя у приёмников, внимательно слушали радиопередачи. Они знали многое, что неизвестно было другим. Они понимали передачи на немецком языке. Совинформбюро передавало далеко не всё, что происходило в мире, и особенно в Германии.

Оккупация

Ужас войны ощутили 22 июня 1941 года. Кончился учебный год. Мы вновь дома вместе с папой и мамой.

Тёплое солнечное утро воскресного дня. Собираемся ехать на богослужение. Но оглушительный рёв заставил выбежать во двор.

— «Ханецкий» самолёт!

— Ну и сказанула, — заметил я младшей сестрёнке, видевшей пролетевший низко-низко самолёт.

В глуши без радио мы ничего не знали. Впрочем, Москва объявила о начавшейся войне позже, чем узнали мы. Нам о войне объявила бабушка:

— Война! На шоссе возле Шенев сбитый немецкий самолёт.

В это утро она возвращалась домой от дочери и видела, как падал горящий самолёт.

Я побежал. Интересно было посмотреть.

Километрах в двух от леса, у шоссейной дороги, срезав верхушки придорожных сосен, рухнул на землю самолёт. Меж деревьев дымились его разбросанные части, валялись какие-то баллоны.

В памяти запечатлелись два трупа лётчиков. Один, сильно обгорев, почернел, обуглился и казался очень маленьким. Второй, рыжий, голый, весь раздутый, с тлеющими под ним остатками мундира, походил на великана. Дальше, метров за 25, лежала молодая девушка с задранным подолом, с безжизненно раскинутыми руками. Рядом усадьба. Несколько людей, как и я, всматривались в трупы молча.

– В лесу полно войск; какой-то солдат прицелился из винтовки в летящий низко самолёт и сбил, — сказал один из стоящих.

Вернулся домой. Перед глазами мерещились трупы. Бесчувственное отупение.

Но особый ужас объял вечером. Сумерки вдруг осветились. В стороне города взметнулся огненный столб, лучше сказать, море огня, и тут же послышался сотрясающий атмосферу гул. Огонь распространялся, шёл уже не от земли — горело, казалось, небо. Гул и грохот от взрывов сотрясали и воздух, и землю. Я стал дрожать как в лихорадке. Забрался на печь, чтобы ничего не видеть. Заткнул уши. Так продолжалось минут 30 — 40. Затем грохот прекратился, пламя спало, и всё утихло.

Потом мы узнали, что это уничтожались огромные запасы горючего, боеприпасы, бомбы и самолёты на военном аэродроме.

В понедельник вновь тишина, ярко светило солнце, и мы побежали в «разведку». За полкилометра, в лесочке, у «гостинца» (так назывался у нас старый наполеоновский тракт), стояли два танка с направленными на запад дулами. Мы остановились, думали: там есть солдаты. Но никого не было видно. Затем подошли вплотную, вскарабкались на танк. Нас никто не остановил. Башня была открыта, внутри никого не было. Всё осмотрев, мы отправились домой.

Во вторник утром послышался гул движущейся техники. Ребята стайкою побежали к двум передним танкам.

Поднимая тучи пыли, двигались на восток танки, сотни танков. Одетые в чёрное, с чёрными от пыли лицами в башнях стояли немцы. Невыносимая жара и пыль. Чем они дышали? А танки всё шли и шли. За танками последовали колонны моторизованной пехоты с пулемётами на мольках мотоциклов.

За передовыми частями ещё несколько дней тянулись и тянулись прочие войска, делая иногда остановку на нашем хуторе.

Советская власть исчезла внезапнее, чем появилась. Моментально водворился «немецкий порядок». Появились ограждения из колючей проволоки в тех местах, где содержались военнопленные. После короткой проверки пленных угоняли, на их место поступали новые. Леса были заполнены войсками Красной Армии. Множество танков, машин и прочей техники в полной боевой готовности оставалось в лесу. Солдаты искали спасения за колючей проволокой.

Перед войной две тюрьмы в городе были переполнены «принудиловцами». Это были люди, которые опоздали на работу или совершили иные мелкие административные нарушения. Их тут же судили и направляли на принудительные работы. В Пружанах они лопатами копали большое «комсомольское» озеро. Тюремщики тоже оказались за колючей проволокой. Часто советские офицеры-политруки выдавали себя за «принудиловцев», спасаясь тем от расстрела.

Попал в лагерь военнопленных и верующий офицер — наш друг. Его удалось вскоре освободить оттуда, и он некоторое время жил у нас на хуторе.

Только в конце августа мы смогли беспрепятственно прибыть в город на богослужение. За два месяца я так вырос, что меня не узнавали. Я и сам чувствовал себя иным. Физические изменения в организме и трагические события повлияли на мой, как сегодня говорят, менталитет. Озорного школьника больше не было. Начались «мои университеты». Жизнь и смерть, советские партизаны и немецкие каратели. Энергия, распирающая юную грудь, и осторожность, сковывавшая действия. Мирские увлечения и желание святости… Таковы мысли, настроения, обстоятельства были в ту пору.

Некоторые события тех военных лет помнятся ярко.

Из партизанских зон немцы выселяли жителей. Коретко Николай Александрович, окончив перед войной Библейский институт в Лодзи, жил на краю Беловежской пущи. Переехав с семьёй к нам, он стал моим старшим другом и учителем. Вскоре мы решили совершить миссионерское путешествие по деревням Каменецкого района. Война понуждала народ искать спасение. «Как тревога, так до Бога», – гласит пословица.

Халакост

Подходя к Каменцу, мы увидели издали толпу людей. То вели евреев на расстрел. Их было несколько сот человек. Пара подвод везла больных и не могущих двигаться стариков. Остальные послушно плелись рядами впереди телег. Там были дети всех возрастов, в том числе грудные на руках у матерей, молодёжь, солидные люди, мужчины и женщины. На сотню евреев приходилось 2 — 3 охранника, не более.

Ни слов, ни слёз.

Что думали в это время «обречённые на заклание»? Знали ведь, что творят гитлеровцы по всей Европе.

Неужели не могла избежать страшной участи самая предприимчивая, самая информированная, умеющая просчитать всё наперёд еврейская нация?

— Мы это заслужили, – скажет после один еврей, который прятался у нас несколько дней после расправы фашистов над «юдами» в городе Кобрине.

Он видел, как убивали его жену и ребёнка. При бегстве с товарищем из гетто друга застрелили, ему чудом удалось спастись.

Осенние сумерки. Спешим убрать с огорода капусту и морковь. Неожиданно на нашем дворе появился еврей. С обезумевшим выражением лица, отчаянным голосом почти простонал:

— Можно у вас переночевать?

В округе никто не впускал его в дом, все боялись, кто-то направил его к моему отцу, посоветовав:

— Иди к баптисту, может, он пожалеет тебя.

Придя в себя, несчастный попросил помочь ему связаться с пружанскими евреями. Мы советовали ему уйти в партизаны, но он не согласился.

— Почему ты не хочешь спастись? — спросил я.

— Пойду к своим, — без объяснений ответил он и в благодарность достал и дал маме зашитые в куртку золотые «полчервонца».

Я увёл его к евреям, которых гоняли из гетто на лесозаготовки неподалёку от нас. Пока немецкий патруль допрашивал, что я делаю в лесу, он незаметно влился в группу дровосеков.

А тогда, придя в Каменец, брат Коретко открыл Библию и из 16 главы пророка Иеремии прочитал:

— «Ибо так говорит Господь о сыновьях и дочерях, которые родятся на месте сем, и о матерях их, которые родят их, и об отцах их, которые произведут их на этой земле: тяжкими смертями умрут они и не будут ни оплаканы, ни похоронены; будут навозом на поверхности земли; мечем и голодом будут истреблены, и трупы их будут пищею птицам небесным и зверям земным. Ибо так говорит Господь: не входи в дом сетующих и не ходи плакать и жалеть с ними; ибо Я отнял от этого народа, говорит Господь, мир Мой и милость и сожаление» (Иерем.16:2-5).

Через некоторое время такая же страшная участь постигла и евреев в Пружанах. Здесь народа было гораздо больше; сюда согнали евреев со всего района, были и беженцы из-за Буга. Их, как и евреев из других городов, увезли на Бронную гору. Там их расстреливали. Несчастных ставили на краю вырытого рва и «косили» автоматными очередями. В яму падали мёртвые и смертельно раненные люди. Свершив злодеяние, озверевшие палачи спешно покидали свои позиции.

Кто видел, кто наблюдал эту жуткую картину смерти?

Бог. Да, осмелюсь произнести здесь Его Имя.

Читающий может возмутиться, может страшиться, но именно так говорит Библия.

Рассказывали, ещё некоторое время груда тел шевелилась, говорили, кто-то выбрался из-под трупов и спасся. Трупы начинали разлагаться, но вскоре следующая партия смертников засыпала трупы землёй, затем эти люди становились над обрывом, и их превращали в трупы.

Несколько дней каратели прочёсывали пружанское гетто. Забор из колючей проволоки проходил как раз вдоль улицы, где стоял молитвенный дом. (Дом вновь принадлежал церкви.) За молитвенным домом находилась синагога.

Прибыв в воскресение на богослужение, мы видели за забором мёртвый город. Невдалеке, зацепившись за колючки проволоки, висел вниз головой еврейский мальчик. На земле кровь. Вокруг синагоги разбросаны белые пергаментные свитки священных книг. В молитвенном доме было холодно, сыро, неуютно. Сказали, что один еврей пытался укрыться на чердаке молитвенного дома, но его нашли и там.

Когда снята была охрана, в гетто начали орудовать мародеры, желающие поживиться добычей.

Прибыв на следующее богослужение, я поднял с земли несколько свитков Торы. Свитков валялось много, они никому не были нужны. Из специально выделанной козьей кожи пергамент был старательно исписан выведенными древнееврейскими буквами. По замусоленным краям кожи и рукояткам свитков можно предположить, что им было очень много лет. Ценные исторические памятники. Почему я этого тогда не понимал?

Вспомнилось, как в один год совпала еврейская и русская пасха. Синагога заполнена набожными евреями, а вдоль её и вдоль молитвенного дома улица была запружена подводами. Это евангельские христиане прибыли со всех концов района на пасхальное богослужение.

Вместе с проворными дружками мы сумели тогда побывать в синагоге. В чёрной длинной одежде с «ермолками» на голове сидели и стояли бородатые евреи. На лбу и на руке каждого привязаны узкими ремнями кожаные кубики.

Запомнились белый свиток, сворачивающийся на две палки с двух концов, и державший его бородатый раввин.

Уйдя из синагоги, мы прибежали на своё собрание, когда пресвитер поздравлял церковь словами:

— Христос воскресе!

Мы вместе дружно ответили:

— Воистину воскресе!

Знакомый лавочник-еврей угостил нас в тот день пасхальной мацой. Папа, поблагодарив, не преминул засвидетельствовать ему слова из Библии:

— Пасха наша, Христос, заклан за нас (1 Кор. 5:7)

Богатый лавочник дружелюбно похлопал папу по плечу:

— У нас один Бог, пан Евтухович.

У нас один Бог

Почему Бог такой жестокий? Если Бог един, то почему столько вер? Почему христиане на протяжении веков истребляют друг друга и теперь продолжают враждовать? Почему? Почему? Почему?

Недавно пришлось беседовать с одним учёным. Он ищет истину. Знает Библию.

— Да, Христос учил правильно, — говорит он. — Но что будет с 4/5 человечества, не знающего учения Христа? — задумчиво спросил он.

Где та «мудрость, сходящая свыше», «ум Христов», чтобы требующим от нас ответа указать на Бога, который «делает дела великие, для нас непостижимые»?

Мы знаем, что объяснение всему заключено в Библии. Но как мы умеем ею пользоваться?

Проходящий ХХ век изменил мировоззрение человека и окружающую его обстановку больше, чем всё прошедшее тысячелетие. Неизменным остаётся лишь Бог. Он предрёк, предопределил все события наперёд. «Зачем мятутся народы и племена замышляют тщетное?» Будет так, как хочет Он, «а ты кто, человек, что споришь с Богом»?

Нам необходимо вникать «в себя и в учение», чтобы уяснить себе и передать слушающим нас, что говорит Библия.

К сожалению, на протяжении веков, и сегодня особенно, дьявол стремится сбить на ложный путь всякого, искренне стремящегося постичь волю Божию относительно человечества в целом и каждого человека в отдельности.

Понять всё происходящее вокруг нам будет легче, когда мы сможем понять во свете Священного Писания судьбу народа, о котором повествует Библия, народа, избранного Богом, народа, имя которого будоражит сознание человечества по сей день, народа израильского.

Геноцид еврейской нации забыть и забывать нельзя. После виденного мною «еврейский вопрос» интересует меня как в духовном, так и во всех иных отношениях. Не остаются равнодушными к нему также другие христиане и нехристиане, атеисты и язычники. Только понимание и толкование этого вопроса бывает диаметрально противоположным: одни, скажем прямо, ненавидят евреев, другие относятся к ним с сочувствием.

Какой народ мира вызывал и вызывает к себе столько симпатий и антипатий?

Я благословляю Израиль, потому что Бог сказал: «Я благословлю благословляющих тебя, и злословящих тебя прокляну».

Я уважаю этот народ, как уважал его и мой отец. В молитве он произносил: «Бог Авраама, Исаака, Иакова и наш Бог».

Я испытывал симпатии евреев к себе при разгуле и произволе атеизма, когда мне как верующему нелегко приходилось в жизни.

Это не значит, что с евреями можно во всём соглашаться или оправдывать их поведение.

Мне тяжело было слушать, как еврей, сестра которого стала христианкой, поносил Христа. Мне прискорбно констатировать, что представитель культурного израильского центра, с которым пришлось как-то встретиться в Минске, оказался отъявленным атеистом.

Всё же я, как и многие, считаю, что Израиль является стрелкой на Божьих часах.

После страшных событий военного периода образование государства Израиль в 1948 году — движение этой стрелки.

«Шестидневная война» — опять движение.

Всемирный «исход» — то же.

В той же 16 главе Книги пророка Иеремии читаем:

«Посему вот, приходят дни, говорит Господь, когда не будут уже говорить: «жив Господь, Который вывел сынов Израилевых из земли Египетской»; но; «жив Господь, Который вывел сынов Израилевых из земли северной и из всех земель, в которые изгнал их»; ибо возвращу их в землю их, которую Я дал отцам их. Вот, Я пошлю множество рыболовов, говорит Господь, и будут ловить их; а потом пошлю множество охотников, и они погонят их со всякой горы и со всякого холма и из ущелий скал. Ибо очи Мои — на всех путях их; они не скрыты от лица Моего, и неправда их не сокрыта от очей Моих. И воздам им прежде всего за неправду их и за сугубый грех их…» (Иер. 16:14-18).

Эти слова цитируются сегодня очень часто, и я уверен, что никогда Слово Божие, которое исходит из уст Его, не возвращается к Нему тщетным, но исполняет то, для чего Он послал Его (Ис. 55:11).

Бог воздал «им прежде всего за неправду их и за сугубый грех их», но, как видно, не до конца.

Ещё и теперь, к началу третьего тысячелетия от рождения Христа, не все евреи стремятся в землю обетованную, хотя и видят, как антисемиты всё громче выражают свою ненависть к «жидам» (иудам).

«Сугубый грех» — отвержение Христа — ещё не прощён Богом. Я уверен, стрелки на Божиих часах движутся так, что имеющие глаза будут замечать это движение. Христос сказал: «От смоковницы возьмите подобие: когда ветви её становятся уже мягки и пускают листья, то знаете, что близко лето…» (Мф. 24:32).

Относительно Израиля можно сказать, что Бог дал ему «дух усыпления». Ещё не пришло то время, когда «на дом Давида и на жителей Иерусалима изолью духблагодати и умиления, и они воззрят на Него, Которого пронзили, и будут рыдать о Нём, как рыдают об единородном сыне…» (Зах. 12:10).

Да, у нас един Бог — Иегова. Библия однако говорит, что един и посредник между Богом и человеками — Сын Божий Христос Иисус.

«Еврейский вопрос», иначе вопрос Израиля, интересует меня потому, что он помогает постигать «тайну, сокрытую от веков и родов», великую тайну Христа и Церкви, тайну нового Израиля. «Ибо не все те Израильтяне, которые от Израиля», «не плотские дети суть дети Божии». «Дух Божий свидетельствует духу нашему, что мы — дети Божии».

Христос и Церковь в ХХ веке — обширная тема для размышления, но о ней в следующий раз.

 

Из архива журнала «В начале», 1999 год.

Автор текста: Г. М. Евтухович


Дата: 05 декабря 1999
Темы:


Автор:
Всего материалов автора: 69

Обратите внимание:


Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Имя*  
Email*